Африканский писатель и теоретик Кодво Эшун в своем концептуальном тексте «Дальнейшие размышления об афрофутуризме» писал: «Сегодня научная фантастика — это отдел перспективных разработок при гигантской фабрике миров будущего, которая стремится к тому, чтобы не только успешно предсказывать завтрашний день, но и полностью его контролировать.»
Читая Кодво, автоматически экстраполировал его мыли на наше глубинное финно-угорское. Есть ли место финно-угорскому в фантастических мирах Будущего?
Вот тут большая проблема, у финно-угров нет концептуалистов, тех, кто мог бы отстраненно отрефлексировать финно-угорский культурно-социальный опыт советского и постсоветского времени, колониализм Романовых-Рюриковичей, нашу древнюю историю и описать это применимо к возможному будущему. Создать картину желаемого Будущего. Т.е. образа будущего у уральских людей нет. Есть только бесконечные сетования про то, как все плохо, и все большее окукливание в своих племенных резервациях.
Я решил, ради эксперимента, отредактировать часть текста Кодво Эшуна и предложить его вам. В его статье Африку можно смело менять на «нечерноземье», «Поволжье» или «северную Евразию».
Итак:
«Представьте себе группу финно-угорских археологов будущего (углеродные формы жизни, кремниевые формы жизни, для одних вода существенна, для других — нет).
Они ведут раскопки некоего финно-угорского музея; обрывки документов и потекшие жесткие диски позволяют отнести его ко времени нашего настоящего, то есть к началу XXI века. Терпеливо просеивая обломки, наши археологи из Евразийского Сюза (ЕС) будут поражены тем, насколько часто субъективность финно-угорских диаспор в ХХ- ХХI веках утверждалась через проект культурной реконкисты. В их эру тотальной памяти воспоминания не исчезают. Исчезает искусство забывать. Представьте себе, как они пытаются по найденным фрагментам восстановить концептуальный каркас нашей эпохи, ее основные параметры и опорные точки. Что они увидят?
— Война контрпамяти
В наше время — решат археологи из Евразийского Сюза — имперский расизм отнял у финно-угорских граждан право участвовать в проекте просвещения. Поэтому последним потребовалось во что бы то ни стало доказать свое присутствие в историческом процессе Евразийских пространств. Соответствующая потребность жестко определила интеллектуальную культуру «финно-угорского евразийского Севера» на несколько столетий вперед.
Чтобы установить историческую специфику уральской культуры и обеспечить северной Евразии и ее населению место в истории, в котором ей отказывали Клёсов и его последователи, пришлось собрать архив контрсвидетельств и контрвоспоминаний, опровергающих колониальную картину мира, и превратить коллективную травму рабства в один из краеугольных камней современности.
— Усталость от этнофутуризма
Практика контр-памяти определяется как этические обязательства перед прошлым, перед мертвыми и забытыми. Именно поэтому создание понятийного инструментария, позволяющего осмыслить и свести воедино разные контрверсии будущего, поначалу воспринималось как неэтичное забвение долга. К любой попытке футурологического анализа принято было относиться с подозрением, настороженностью и даже враждебностью. Такие настроения преобладали в научном сообществе на протяжении 1980-х годов.
У финно-угорских художников были свои веские причины разочароваться в футуризме. Свертывание федерализма в 2000-2010-ых годах 21 века ознаменовало провал первой попытки создания Евразийского союза. Массовое недовольство и реванш колониалистов привели к тому, что финно-угорские футуристические и социальные утопии стали восприниматься исключительно враждебно. С этого времени финно-угорские интеллектуалы в той или иной степени стали придерживаться позиции, которую позднее критики охарактеризовали как «меланхоличный протест». Усталость от будущего охватила и культурных деятелей «северной Евразии», которые мало-помалу отстранились от участия в создании своего будущего.
Представьте себе, как археологи запускают эмуляторы и пытаются разобраться в хрупких файлах. Все они согласны с тем, что будущее — это область хронополитики, то есть территория не менее каверзная и опасная, чем прошлое. Они кропотливо просеивают архивы XXI века и оказываются поражены тем, каким открытием это стало для их предков, чьи имена уже забыты. Их глубоко трогает серьезный настрой прародителей уральского футуризма, их чувство ответственности перед тем, что еще только грядет.
— Прошлое — Настоящее — Будущее
Перенесемся в начало ХХI века — период, когда неудовлетворенность настоящим привычно маскировалась цифровыми фантазиями о «прекрасном далёко». В таких обстоятельствах желание приглядеться к производству будущего из каприза превратилось в насущную необходимость.
Этнофутуризм не отрицает традицию контр-памяти. Задача состоит скорее в том, чтобы продлить ее, переориентировав во времени и предложив межкультурному евразийству вглядеться не только в прошлое, но и в будущее.
Сегодня совершенно очевидно, что власть (над обществом) осуществляется не только через контроль над прошлым, но и благодаря умению предвидеть (коструировать) будущее. Капитал, как и все предыдущее столетие, продолжает делать вид, что имперского архива просто не существует. Однако теперь капитал научился управлять еще и с помощью убедительных картин будущего — создавая их, умело оперируя ими и доводя их до адресата. (До нас с вами)
В колониальную эпоху, то есть на рубеже XIX — XX веков, автохтонные авангардисты — от Васильева и Глезденева до Герда и Чавайна и др. — во имя будущего восставали против существующего мировоззрения, опиравшегося на контроль над имперским архивом и его репрезентацию.
Сегодня все наоборот. Сильные мира сего обращаются к футуристам и черпают свою мощь из предсказанных версий будущего; усталых и бессильных они тем самым приговаривают к существованию в прошлом; настоящее же становится растяжимым: для одних оно тотчас ускользает в прошлое, для других — направлено к завтрашнему дню.»
Резюме
Продолжая экстраполяцию мыслей Кодво Эшун на нашу почву:
«Этнофутуризм использует иные миры как гиперболу, позволяющую пересмотреть ход истории, изучить бытовые последствия похищений и насильственных переселений и понять, как это сказалось на становлении современной североевразийской субъективности: на переходе от мери, чуди, муромы, мещёры к смердам, затем — последовательно — к мужикам, крепостным, освобожденным членам крестьянской общины — колхозникам — лимите, советским людям и, наконец, россиянам.
….
Если предположить, что все эти трансформации происходили принудительно, а не добровольно, гипотеза об участии (в этом процессе) иных цивилизаций дает основания для рассуждений и переоценки ценностей. Размышления о других планетах перестают быть бегством от реальности и используют возможности образов космоса и пространства, чтобы осмыслить особенности самоидентификации под гнетом постоянного притеснения».
Андрей Мерянин
Комментарии: