Расскажи о себе — немного биографии, а то я о тебе вообще ничерта не знаю, как и многие другие. Где родился, кем вырос, как учился?
Привет! Родился я в Костроме, в детстве жил в Александрове и Москве, учился в советской школе, рисовал стенгазеты к 7 ноября и 9 мая, стоял в очереди в Мавзолей, наблюдал кортежи Брежнева, когда ходил в кинотеатр Пионер на Кутузовском, лазил с пацанами по задворкам иностранных посольств там же на Дорогомиловской заставе, фарцевал модельками и жвачками, что видимо и повлияло на мое критическое отношение к официозу.
Летом как все дети ездил в деревню к бабушкам и дедушкам в Мещёру, Владимирскую и Костромскую области, что тоже, как я теперь понимаю, сформировало мой круг интересов. В общем, вел жизнь типичного советского ребенка.
С раннего детства любил много рисовать, поэтому родители отдали меня в детскую художественную школу при Союзе архитекторов СССР. Это и определило мою дальнейшую стезю. В 1990 году, после неудачной попытки поступления в Театрально-художественное училище я пошел в ВПУ (высшее производственное училище) с художественным уклоном, оттуда в Московский художественный лицей и после него в Строгановский художественно-промышленный университет, в котором закончил отделение Декоративно-прикладного искусства. Все это было в 90-х годах. С нами учились ребята разных национальностей, из разных стран. Мы общались, знакомя друг друга со своими народными традициями, вместе придумывали различные проекты, так я увлекся этно-искусством.
В дальнейшем в 2000-ых годах искал свой стиль в рамках неославянского направления, пока в 2009 году не прочел в сети про эстонских этнофутуристов и понял, вот оно – моё!
Чего тебя потянуло в неомерянство? Три ключевых причины, толкнувших тебя на путь «мерянского этнофутуризма», как ты его называешь?
Все началось с интереса к дохристианским верованиям. В июне 1993 года на развале у Музея Ленина на Манежке я купил «Велесову книгу» под редакцией Асова, кажется, это было самое первое её издание в России. Через месяц, в июле, я отправился на художественный пленер по Волге. Шел по Волге, Шексне, Свири, Онежскому и Ладожскому озерам на теплоходе, писал этюды с однокашниками и читал «Велесову книгу». Только представь себе, туманные пространства Валаама, исполинские башни Кирилло-Белозерского монастыря на озере Сивер и строки — «Вот, Старград оставив, пошли они к Ильмер озеру и там сотворили град другой Новый, и там мы и сейчас пребываем. И тут Сварогу, первому Пращуру, молимся среди источников Рожаниц».
Мурашки по коже!
Потом, в 1994 году на развале у Гостинного двора в Питере я купил подборку журналов «Волхв» издаваемых Дедом Остромыслом (Виктор Николаевич Безверхий). В числе этих журналов была книга вологодского историка Александра Кузнецова «Языческая топонимия Заволочья». Она вышла под обложкой этого журнала. Эти две книги, «Велесова» и Кузнецова повлияли на меня самым кардинальным образом. Потом был, как сейчас говорят, буккроссинг, обмен книгами со знакомыми. В ходе этой практики мне в руки попали книги американского антрополога и этноботаника Теренса МакКены, начался период увлечения шаманизмом и, как сейчас говорят, религиозностью доиндоевропейского субстрата Европы.
После окончания университета я вернулся к неославянской теме, проводниками в которую для меня стали Вадим Казаков, Илья Черкасов (волхв Велеслав) и Богумил Гасанов (волхв Богумил). Этому направлению я посвятил 10 плодотворных лет. Я был участником многих обрядов, походов по городищам, курганами, «святым камням» в Калужской, Брянской, Московской областях, международных конференций, встреч, концертов и выставок, самые запоминающиеся из которых были в Киеве в 2003 и в Минске в 2010. Был пропагандистом музыкального фольклора, издателем, плодотворным блогером, первым кто открыл широкой аудитории наследие западных славян (еще до появления в ЖЖ nap1000, и статей на эту тему у Льва Прозорова) оформил как дизайнер массу книг и журналов.
Все эти увлечения и практики незримо накладывались на мои ранние детские впечатления, историю моей собственной семьи. Неким поворотным толчком для меня послужила поездка в Ростов Великий в 2008 году. Там богатейшая коллекция древнерусской археологии. Я бродил по залам ранней истории Ростовской земли и читал на аннотациях – меря, меря, меря.
Стоп, помню в 1993 году мы с отцом в очередной раз поехали к нашим родственникам в деревню в Сусанинском районе (Костромская область) пошли купаться на Шачу и я спросил, пап, а что это за название такое, Шача? А это мерянское, ответил он, тут меря жила. Потом, вечером, баба Галя достала из русской печи вареную картошку, мы ели ее со сметаной и запивали парным молоком, и я все смотрел на ее курносое скуластое лицо и думал, меря, может мы их потомки? А в окне догорал августовский закат над Сусанинским болотом. В этом же году у меня вышло несколько материалов на эту тему. С этого момента славянское в моих интересах стало плавно перетекать в мерянское. На этот переход повлияло и общее опопсение родноверческого движения к началу 2010 годов, все, что было надо, я для себя узнал, и не видел больше «глубин».
Весной 2010 года я основал медиа проект Merjamaa и придумал собственное художественное и мировоззренческое направление «мерянский этнофутуризм». Если кто не знает, этнофутуризм как художественное течение и мировоззрение на российских пространствах сформировался в Удмуртии и Марий Эл в 1990-ых годах. Удмуртские и марийские художники-концептуалисты, озабоченные ретрансляцией традиционной народной культуры в современность, воспользовались идеями, которые ранее, в конце 1980-ых годов, сформулировали эстонские художники. Вкратце основы этого направления можно обозначить так: это способ выживания традиционной культуры, которая находится сейчас в глубоком кризисе.
Таким образом, возникновение и развитие мерянского этнофутуризма — это в какой-то степени плод моего личного кризиса этнической самоидентификации. Начиная со знакомства с «Велесовой книгой», я считал себя русским славянином, но потом, внимательно присмотревшись к себе, близким людям, к истории земли в которую ухожу корнями, понял, что нет, русский-то русский, но не славянин. Меря. Вокруг Merjamaa быстро начала собираться неформальная тусовка читателей, краеведов, журналистов, писателей, историков, художников, оказалось, что многие люди на пространствах от Москвы до Вологды и Вятки разделяют идеи, которые я считал «глубоко личными».
Так появилась новая органика, новый прото-социум, историософия, стиль, в которых разные люди, идеи и формы вплелись друг в друга, и возник наш собственный мифологический и ритуальный подтекст. Пожалуй, мерянских этнофутуристов можно назвать шаманами XXI века. И это не случайно, средневековый кудесник, шаман, был философом, врачом, психологом, жрецом и художником одновременно. Мы ищем исконный, утерянный древнерусский, великорусский Образ. А мерянский он потому, что угадывает его в давних финно-угорских предках, в мерянских предках, в традиционной северной среде обитания, в переживаниях прошлого нашего Верхнего Поволжья. Многие нас критикуют за обращение к финно-угорскому субстрату, «народному православию», «регионализму» и мягко говоря, не любят, считая, что неомеря «раскалывает русскую нацию».
Я же, наоборот, убежден, что обращение к мерянской истории обогащает русскую культуру. Вернее, даже, является ключом к пониманию «великорусскости». Поэтому направление наше глубоко почвенное и патриотичное. Городища, на которых жили предки, удивительное искусство нашего средневековья, простая и теплая бабушкина молитва, наивная иконопись городецкого стиля, резной наличник с драконами, «синие камни» и «паны», финно-угорское языковое наследие в наших верхневолжских диалектах, универсальные архетипы, все это корни мерянского этнофутуризма, нового взгляда на «русскость».
Где ты сейчас живёшь?
Живу в Москве, но в последние годы часто и надолго уезжаю по работе западнее Смоленска. Живу в пространстве между Москвой и Балтией.
Ты участвуешь в каких-то неомерянских религиозных действах, если таковые у вас приняты?
Участвую. Мы собираемся активом, каждый год приезжаем из разных городов в Ростов Великий на осеннее Равноденствие и в некоторые другие даты. На Равноденствие у нас обряд «Огонь предков», в этот день активисты (и не только мерянские, еще и марийцы, и представители других финно-угорских народов) зажигают на различных исторических местах (городищах, валганах, урочищах) огни в память своих предков. Наш «кунд» — сообщество, собирается на Сарском городище (изначальный летописный Ростов). Там у нас есть свое «намоленное» место — «кереметь» или «шилык» — мольбище. В другие даты мы ездим или на Сарское, или в другие сакральные места, коих в округе Ростова великое множество, например на «Свагуновский синь-камень», «гору Марьи-святой», на озеро-Годен, «Конда-памаш» — источник в Кондаково, или на «Трясловскийй валун».
Небольшой оффтоп
В рамках неомерянской ритуалистики мы используем мерянские мифологические термины, и небольшие обращения. Это стало возможным благодаря нашей работе над ревитализацией мерянского языка которая идет с 2013 года. В рамках проекта, в котором участвует мой друг, этнограф и языковед из Кохмы Васка Шемтолгай, мы выпустили уже две книги (последняя вышла в 2019 году). Реконструированы имена Богов, названия праздников, основные религиозные понятия и термины. А также дохристианский мерянский именослов в котором 256 аутентичных мерянских имен. Разумеется, это не фэнтези и не прямое копирование марийского или вепсского языка. В основе каждой реконструкции лежит научный метод, многие формы были реконструированы академиками-мерянистами О.Б.Ткаченко и А.К. Матвеевым, и другими академическими исследователями мерянского языкового субстрата. Часть слов наши собственные «находки» из верхневолжской топонимимки и ономастики. В работе над Именословом очень помог труд академика С.Б. Веселовского «Ономастикон. Древнерусские имена, прозвища и фамилии». Мерянский именослов реконструирован путем сопоставления субстратных неславянских древнерусских имен из “Ономастикона” Веселовского с верхневолжскими региональными (редкими русскими фамилиями, имеющими основной ареал в Верхневолжье), верхневолжскими субстратными антропотопонимами (данные топонимы возникли на основе имен, фамилий и прозвищ первопоселенцев, землевладельцев и иных категорий людей) и волго-финским именословом марийского языковеда С.Я. Черных.
Кроме словаря я в прошлом году замахнулся на мерянскую поваренную книгу. Реконструировал на основе верхневолжской этнографии в сравнении с рецептами марийцев, коми и вепсов «мерянскую кухню».
Все это, вместе взятое — словарь, именослов, перечень рецептов — по своей важности можно сравнить с выходом первого «Славянского именослова» Вадима Казакова в 1994 году.
Хотите узнать больше, купите в «Циолковском» или «Русской деревне» нашу с Ваской книгу «Мерянский язык».
Помимо общих встреч каждый год проходит много частных, личных «мерянских хаджей», поездок по сакральным местам, личных молений, в том числе и домашних. Каждый год осенью зажигаю огонь в московском Коломенском у одного из камней-чашечников, поднимаюсь на Дьяковское городище, езжу на малую родину в Кострому, где посещаю места Силы, связанные с собственными предками, погост в Соболево, Мауровскую гору рядом с Домнино. Топонимы с корнем -маур, кстати, один из сакральных мерянских маркеров, Маура в переводе «земляная гора», в ареале ИМЗ существует 18 таких «горок», 15 из которых над реками. По-видимому, в древности они были связаны с празднованием «Кукуя» — летнего Солнцестояния, и некоторые из них в данный момент почитаются, самый известный пример вологодская гора-Маура где лежит камень-следовик. Регулярно посещаю Унорожское городище, «Шемякину гору» в Галиче, Авраамиево-Городецкий монастырь с его городищем над Чухломским озером, «Горячий-камень» в Коровново и «камень Божья-стопка» в Солигаличе. Все эти, и множество других мест Силы, давно оправославлены, но лично для себя я чисто языческие и православные места не разделяю, поскольку все они связаны с историей мери. На камне или городище зажигаю огонь, в церкви ставлю свечу, в «святых источниках» купаюсь, везде оставляю монеты, обязательно «белого» металла. Одной из самых необычных практик, которые у меня были — сон на лесном кладбище. У нас в Соболево (некогда село-центр прихода известного с XVII века и входившего в древний Шачебольский стан) в лесу целёхонькая церковь, между прочим, Никольская (очень люблю «никольские» места), там мои предки похоронены. В одно из посещений, в теплый сентябрьский денек я там, на лужайке забылся пророческим сном. Всем советую, ничто так не укореняет в мерянстве как сон у лесной церковки.
Периодически выбираюсь в Марий Эл и Кировский область на моления «Марий йула» — Марийской традиционной религии. Марий йула мне близка не только потому, что мари самый близкий, можно сказать братский мере финский народ, но и потому что я сам наполовину вятский мари по маме. Молился на священной горе Чумбылат и у могилы Акпатыра в Кировской области, в нескольких «мер-ото» в Марий Эл, участвовал в домашних молениях в гостях у уважаемых людей, в том числе картов (жрецов Марий йула). Помимо финно-угорского, великорусского народно-православного сакрума мне близка традиция балтов, много раз участвовал в обрядах традиционалистов Латвии.
Ты ведь являешься довольно популярным художником. С самого детства не прекращал писать? Есть какой-то момент, в который ты сказал себе «да — я само реализовался как художник»?
У нас мерянская художественная коллаборация с моим другом Валентином Константиновым из СПб, в рамках которой мы концептуально и визуально развиваем этнофутуристическое художественное направление. Но это он у нас в прямом смысле живописец, а я компьютерный график. Я не пишу красками, не рисую карандашом, весь процесс происходит на компьютере с использованием графического планшета. Но рисую и пишу тем или иным способом я с самого детства по сегодняшний день. Момента, когда я сказал себе стоп, пожалуй, не было никогда. Потому что с этой сферой связана и моя основная профессия, я графический дизайнер. Бывают только перерывы в мерянском творчестве, иногда по полгода, когда я ничего не рисую, а только накапливаю впечатления и мысли. При этом творческая самореализация продолжается в рамках ежедневного рабочего процесса.
Три самых сильных и три самых слабых стороны неомерянства, на твой взгляд?
Сильные стороны:
- Уже более века никто не может сформировать позитивный образ «русскости», который бы пришелся по душе нам, русским. Мы мечемся от одной концепции к другой, в итоге не принимая никакой. Новые меряне полагают, что это связано с тотальной недооценкой роли автохтонного населения и его культуры, ментальности. Имманентные финно-угорские черты великороссов, такие как спокойствие, терпение, упорство в труде, сосредоточенность, привязанность к своей земле, лесу, такие как почитание древних местных святынь, не могут быть объяснены только в принятой сегодня колониальной миграционной модели освоения огромного лесного пространства Северо-Востока и Севера. Нам, очевидно, что без существенного, культурно и этнически определяющего коренного финно-угорского элемента было невозможно мирно и быстро включить гигантскую территорию от Балтики до Урала в состав древнерусских земель.
- Признание решающего вклада автохтонного населения задает правильный вектор в складывании новой историософии великороссов и нашей идентичности, не как нации «покорителей» и «завоевателей», а как нации «изначальных хозяев». Это позволяет выстроить глубинные отношения с собственной землей и предками.
- Мы не исследуем только прошлое и не пытаемся выстроить новую идентичность великороссов за счет архаики. Наша футуристическая концепция предлагает полноценную альтернативу нынешней механистической жизни потребительского общества.
Неостановимый процесс урбанизации и стягивания населения России в историческом центре Европейской части страны, совпадающий с мерянскими землями, необходимо корректировать в соответствии с финно-угорской природой великороссов. Мы выступаем за конурбацию, субурбанизацию — экологичное расселение и природопользование, образ жизни, работы и творчества, сочетание достоинств городской жизни с натуральной. Это не уход в деревню и традицию, а органическое соединение и трансформация.
Слабые стороны:
- В определенном смысле это отсутствие собственно древнемерянских письменных источников, записанных мифов. С другой стороны, неославяне тоже пользуются современными текстами, в том числе «Велесовой книгой» написанной Юрием Петровичем Миролюбовым, текстами и концепциями, являющимися экстраполяцией легенд и этнографии чехов, поляков и болгар и пр. на нашу среднерусскую почву (Мы же все славяне, почему бы не взять польскую песню Коло Яна и не спеть на «Купале» где-нибудь в Ижевске). На первый взгляд такой подход логичен и удобен, мы тоже могли бы взять, у марийцев и эрзян, не то что сохранившуюся мифологию, а сразу готовую живую языческую традицию. Но нет, это будет искусственный конструктивизм.
По немногим сохранившимся упоминаниям мерьских и чудских волхвов Древней Руси понятно, что у мери, до их христианизации, был шаманизм — ранняя форма религии, в основании которой лежит вера в общение шамана с Духами и Силами (Богами) в состоянии транса (камлание). Шаманизм связан с магией, анимизмом, фетишизмом и тотемизмом. Все то, что мы видим в этнографическом язычестве северных великороссов и финно-угров. В неомерянском шаманизме мы обрисовали в мерянских языковых терминах (это не сложно было сделать) основные «Силы» и перекинули мостик к этнографическому «народному православию». Получилась вполне цельная картина, в рамках которой мы не отвергаем почти тысячелетний христианский пласт культуры и истории. Такой подход я бы тоже отнес к сильным сторонам. - Вторая слабая сторона, про которую обычно отмечают наши критики и хэйтеры — язык. Язык мери не сохранился. С одной стороны, это так. С другой, идет активная его реконструкция на основе академических источников (лингвистическая школы академиков Александра Константиновича Матвеева и Ореста Борисовича Ткаченко). Неомерянский язык с реконструированной из топонимики, русской региональной лексики, ономастики, лексикой и реконструированной по методу американского лингвиста Морриса Сводеша грамматикой, уже реальность. В прошлом году вышло второе издание книги «Мерянский язык».
- Третья слабая сторона, про которую часто говорят — не актуальность мери для пространства всей России. Да, «мерянское» локально и регионально. Но на месте критиков я бы вспомнил, что наша страна огромна, разнообразна и сложна. Меря это часть сложной картины, часть ландшафта Северо-Востока и Севера Европейской части России, основа нашей уникальной верхневолжской, северной культуры. Мы пробуждаем великороссов — самих себя, занимаемся культурной археологией, не отрицая никаких иных корней, иных регионов, народов, выступая за целостность Родины, но возвышая нашу автохтонность, укорененность на прадедовской земле.
Вообще насколько неомерянство можно считать феноменом языческого/неоязыческого толка? Может ли сейчас появится неомерянский духовных лидер, основы вероучений, и прочий именно религиозный институт? Или это феномен больше культурный и частично политический?
Начиная с нашего пристрастного критика, ивановского игумена Виталия Уткина, мерянских этнофутуристов намеренно пытаются представить, как религиозное неоязыческое движение. Многим из нас, в частности мне, интересна дохристианская финно-угорская религиозность, народная религиозность этнографических великороссов и их эстетика, это не удивительно, поскольку заниматься этнографией, краеведением, этно-артом и не затрагивать этот пласт нашей культуры невозможно. Однако представлять неомерян «родноверами финно-угорского обряда» в корне неверно. Мерянский этнофутуризм не только не имеет единой религиозной доктрины, но даже какой-либо организационной структуры. Часть участников интересуется традиционным этнографическим язычеством, но другая – является православными христианами, и среди этой части есть воцерковлённые верующие, как, например, мой друг из Санкт-Петербурга художник Валентин Константинов.
Все же мерянский этнофутуризм — культурное, историософское явление, для которого вопросы религии не стоят на первом плане. Точно также ирландец-кельт, увлеченный кельтской культурой своих предков, с одинаковой вероятностью может быть приверженцем друидизма, может пропагандировать высокое наследие ирландских святых, а может оказаться и вовсе религиозно индифферентным. Подобные размежевания в русском национализме также хорошо известны, чтобы лишний раз говорить о них здесь. Общие культурные интересы не обязательно предполагают единомыслие в вопросах веры. Поэтому у нас нет неомерянских основ вероучения, и религиозных институтов.
Что касается духовного лидера, у части неомерян, увлекающихся язычеством, такой лидер есть. Это арбуй (по мерянски «волхв», «кам») из Ростова Великого — Сергу Мерянг. Уже не помню, как мы с ним «пересеклись» в Сети. Как это обычно бывает «сама Судьба» связала. Мы поняли друг друга, что называется, с полуслова. Сергу хранитель Сарского городища и Ростовской земли. Сергу пришел в мерянство из сибирской шаманской традиции. Еще находясь в сибирской традиции он, по собственному рассказу, долго искал «свое место Силы», место, где ему будет комфортно. Но однажды, оно само нашло его. Это был лес, напротив Сарского городища, а если быть точным, небольшой сезонный лагерь для скандинавских воинов и торговцев, проходивших в летописный Ростов с торговыми караванами по Волжскому пути. Он туда попал в рамках археологического лагеря, устроенного Ростовским музеем-заповедником. С этого и начался его «мерянский путь».
Основа вероучения — это классический шаманизм, укорененный в меряскую почву. По-видимому, у мери был именно шаманизм, тотемизм, дуализм, почитание камней и источников, отдельных деревьев и рощ, развитый культ предков, все то, что мы видим в немногих дошедших до нас письменных источниках, верхневолжских этнографии и «народном православии».
На счет «религиозного института» не думал над этим. Все «мерянское религиозное» слишком неформально, личностно, слишком «офлайн», не на показ. Тем более, как я уже сказал, большая часть неомерян православные христиане. «Мерянская религиозность» это на данный момент путь сугубо «личного постижения реальности», у каждого неомерянина он уникален, поэтому «религиозный институт» не нужен. Есть какие-то общие основополагающие формы, к которым люди, если хотят, могут обращаться в своих личных практиках.
Многое ли известно про конкретно религию у мерян?
Кое-что известно из древнерусских письменных источников, например, из «Повести временных лет», мы знаем про восстание ярославских волхвов в Ростовской земле произошедшее в 1071 году. Мерянские волхвы в голодный год шли вверх по Волге и Шексне, направляли людей на знатных жён, которые якобы «обилье держат». Злокозненных жен убивали. Волхвы вместе с людьми, числом триста человек, прибыли в Белоозеро и встретились там с Яном Вышатичем — киевским тысяцким собиравшим дань. Ян прежде, чем казнить волхвов, выяснил у них религиозную суть их мировоззрения, оказавшуюся верой в двуединое, божественное и дьявольское происхождение человека, распространённое у всех финно-угорских народов Поволжья. По тексту: «Бог мывся в мовници и вспотився, отерься ветхом и верже с небесе на землю; и распреся Сотона с Богом, кому в нем створити человека. И створи дьявол человека, а Бог душю в не вложи; тем же аще умрет человек, в землю идет тело, а душа к Богу». Из этого мы можем заключить, что мерянам был свойственен дуализм. В средневековых новгородских поучениях против язычества упоминаются «чудские арбуи» которые «арбуют» на «коломищах». Арбуй это аутентичное названия волхва, не только чудского, но, по-видимому и мерянского, так как точно такое же название «жреца» известно у северо-западных «кострмоских» марийцев, а «коломки», «коломища» это кладбища. Кое-что описано в «житиях» святых, в частности Авраамия Ростовского, Паисия Галичского.
Что-то открывается в топонимике и сакральной географии, например, «паны» древние почитаемые могильники, «коломища», «маур-горы» священные возвышенности, «шилыки» мольбища, «кусты» священные рощи, «чаронды/царенды» лысые горы, «синие камни» и многое другое.
Кое-что скрывается в субстратной лексике. Так ярославско-костромской диалект донес до нас некоторые важные религиозные термины, пожелания и даже имена божеств (На Пантеоне недавно была тема про Ёлса) В моей книге «Мерянский язык» есть целый раздел посвященный основным религиозным терминам.
Другую часть наследия мы обретаем через сопоставление верхневолжской этнографии и этнографии марийцев, мордвы и вепсов. Например, костромская этнография донесла до нас отголоски финно-угорского обычая похорон на деревьях, чьим отголоском является поздний «домик мертвых», «избушка на курьих ножках», трансформировавшийся в средневековье в сруб «домовину». Загадочный случай захоронения на дереве отмечен в начале ХХ века и в селе Георгиевском Кинешемского уезда Костромской губернии. Однажды тамошний батюшка пошел в лес по грибы и случайно наткнулся на странное захоронение. На ремнях к одному из деревьев был подвешен гроб, содержимое которого он осмотреть не решился.
Из этого, между прочим, проистекает культ «священных деревьев», есть мнение, что этот культ прослеживающийся у всех финских народов и северных великороссов, был изначально связан именно с обычаем воздушного погребения, а, следовательно, и с культом предков. Известный этнограф Лев Штернберг склонялся к тому мнению, что обычай захоронения на деревьях у народов Сибири происходит из воззрения на деревья как на божества плодовитости, давшие начало всем более совершенным живым существам.
Почитание птицы, в особенности водоплавающей, было широко распространено еще у древних волосовских племен рыболовов-охотников в III-II тыс. до н.э., населявших берега рек и озер лесной полосы Европейской части современной России. Это прослеживается по археологическим находкам кремневых и костяных фигурок, изображавших уток и гусей, вероятно, используемых во время культово-магических церемоний, осуществляемых шаманами волосовских племен. Не исключено, что утка могла являться ритуальной птицей, ответственной за переселение душ умерших или погибших в «мир иной». Кстати, считается, что волосовцы говорили на пра финно-угорском языке, и отчасти поволжские финны являются их потомками. Через две тысячи лет, в раннем железном веке, а также в средние века финно-угорские народы – повсеместно изготавливали металлические украшения с изображениями уточек и утиных лапок.
Многое донесло до нас «народное православие» и сектантство (которое еще ждет своих пристальных исследователей). В первую очередь стоит вспомнить о культе Матерей, об этом отголоске матриархата, который свойственен всем финским народам. Это Мать земли, Мать воды, Мать огня, Мать леса, Мать зверей и тд. Он в явной форме виден в мифологии мордвы и марийцев, и в виде отголосков проявляется в этнографии народов, появившихся на финно-угорском субстрате, великороссов и латышей. «Материнская тема» основа «пронимальной магии» связанной с лечением, «исправлением» взрослых и детей. Семантически с ней связана печь, камни следовики, камни чашечники, расколотые камни, почитаемые деревья с дуплами, источники. Большинство из них в народной вере были связаны с почитанием Богородицы или Параскевы Пятницы.
Про это можно говорить бесконечно, к сожалению интервью, не самый удобный формат. Думаю, всю накопленную информацию когда-нибудь систематизировать в формате книги. А информации накопилось очень много. Все это я называю «язычеством византийского обряда». Конфликт христианства и язычества принял разные формы на Западе и в России. В Европе язычество потеряло религиозный статус, сохранив свое культурное значение, став источником для внехристианских символов эпохи Просвещения. В Московии, напротив, язычество сохранило свое религиозное значение, но потеряло высокий культурный и социальный статус, оказавшись оттесненным за пределы официальной культуры славянского суперстрата в глубины автохтонного океана-моря и порождая разного рода народные «анти-религии».
Верхнее Поволжье, регион исторического центра России, был «вотчиной» волхвов, боровшихся с Церковью с XI в., и сохранившихся в виде тайных общин «капитонов», «бегунов» и «хлыстов-скопцов». Здесь жили «этнические израильтяне», здесь, так же, как и по всему Московскому Пограничью с Ордой, с XIII в. проповедовали свое «христианство» несториане с их грекофобией и приверженностью к двоеперстию. Сюда же бежали от преследований конца XV, начала XVI века «стригольники» из Новгорода и Москвы и скрывались в монастырях под видом «нестяжателей». Наконец, до XVI – XVIII вв. постепенно обрусевающее мерянское население Вологодчины, костромского и нижегородского Заволжья находилось в самых тесных и непосредственных контактах со своими родственниками — язычниками чудинами, марийцами и эрзянамии.
Большую часть населения Северо-Востока в лучшем случае можно было отнести к разряду «новокрещенов», а в худшем — к более или менее враждебно настроенным к Московской Церкви и потому чрезвычайно восприимчивых к любому антицерковному учению.
Московское государство либо боролось со всеми формами этого «народничества» как с преступлениями, либо игнорировало их существование. Церковь и вера безвестных деревенских колдунов Капитона и Аввакума, Селиванова и Распутина — существовали в параллельных, лишь изредка пересекающихся мирах.
Государство и народная стихия ограничивались смутными подозрениями в существовании друг друга, конструируя «другого» как «анти-культуру» и «анти-религию», царство антихриста и беснований.
Ты, как и я, часто говоришь, что «язычество — это регионализм». Что суть общего всегда в частном. Но при этом мы сейчас обсуждаем что-то общемерянское, а не конкретные регионы. Здесь нет диссонанса? Чем ты с «общемерянским» отличаешься от родноверов с «общеславянским», и в чём тут регионализм?
В чем здесь диссонанс? Мерянское это региональное верхневолжское. Верхневолжское имеет свою цельность и внутреннее качество. Или тебя смутила апелляция к «великорусскости»? Если да, то спешу напомнить, что «великороссы» — понятие, использовавшееся в отношении северной (север и северо-восток) этнографической группы православного русского населения Империи. А центр формирования великорусской исторической общности — это, как раз, Волго-Окское междуречье, совпадающее с исторической Мерянской землей.
Регионализм «мерянства» заключен в обращении к традициям, к субстратной истории и этнической культуре нашего родного Верхневолжского региона. Здесь чёткая корреляция и преемственность: Верхневолжье — Московское государство — В.К. Московское — В.К. Владимирское — Ростово-Суздальское княжество — Ростовская земля («Залесье») — Мерянская земля («Меряния»).
При общих культурных, языковых особенностях мерянский этнос, и его территорию можно разделить на отдельные малые регионы, в рамках которых у мери имелись различия. Например, в верованиях, Ростовско-Переславский регион отмечен культом «синих и белых» камней, Костромское Заволжье и «Ростовщина» (Кубенозерье, Белозерье) «богородичных следовиков», Кокшеньга культом «кустов» (священных рощ). Для Ростова, Суздаля, Шуи, Кинешмы характерен культ «панов», «панков», «валганов», этими мерянскими терминами называли почитаемые горки и могильники. Существовали и микрорегиональные культы, вроде вышеупомянутых «мирских камней» у Ростова или «камней перстовиков и крестовиков» в регионе реки Мера в Островском районе Костромской области.
Различны были у мери в средневековье политические традиции и связи. Ростовские, клещинские и суздальские меря стали основой Ростово-Суздальского, В.К. Владимирского княжеств, их родоплеменные элиты быстро встроились в формирующуюся древнерусскую элиту, произошло «окняжение» племенных земель, а сельское население стало к XIV веку княжьими холопами. Мерянские и мерянско-чудские элиты Галича Мерьского, Пеженги, Кичменги и Устюга, напротив, сохраняли политическую субъективность и связи с родственными ветлужскими марийцами, чудцой и пермью до князя Дмитрия Шемяки включительно (середина XV века). Сельское население Галичской земли, Кокшеньги, Меровии оставалось свободным, ясачным, до конца XVI века, и активно боролось против централизации до Разинских времен (1667—1671). Последнее политическое выступление костромской мери произошло в 1670 году в рамках похода марийского атамана из Козьмодемьянска Ильи Ивановича Пономарева на Галич Мерьский и Тотьму.
Это накладывает отпечаток на историю, культуру, связи, постмерянских русских общностей которые мы изучаем и частью которых мы сами зачастую являемся.
И все это в рамках одного Верхневолжского региона шире которого мы стараемся не выходить.
Родноверы апеллируют к общеславянскому наследию без акцентирования на региональных и племенных различиях в рамках славянских народов и своего собственного русского. У них запросто можно встретить польскую ритуальную песню «Коло Яна» на Купале, литовско-белорусскую дуду (а лучше конечно немецкий дудльзак), зиг руны и микс из богов бодричей, лютичей и балканских славян. Объяснение для всего этого постмодерна простое: «мы же все славяне, арии, братья», бери — не хочу!
Мерянские этнофутуристы напротив, изучают и продвигают исключительно мерянское субстратное наследие в культуре великороссов без его смешения с общефинноугорским и замещения. Нет никакой искусственной адаптации культуры скажем марийцев или карел на постмерянской, великорусской почве. Речь может идти только об осторожном сравнении, аутентичных местных форм с соседскими, о параллелях.
Еще раз подчеркну, «мерянство» это именно культурный регионализм. «Мерянство», будучи как всякий этнофутуристический концепт, трансграничным, в своих практиках, в конечном счете, обращено исключительно к «внутреннему мерянскому», а не к «общефинноугорскому».
Источник: https://vk.com/pantheon
Комментарии: