ЕРБЕЗ НЕ СЕНЖИТ. Ответ славистам коньюктурщикам

Ербез не сенжит. — Так когда-то говорили наши бабушки о нас, детях, не понимавших ещё их разговора. Эта фраза всякий раз всплывает в памяти, когда сталкиваешься с профаном, берущимся походя рассуждать о мерянстве.

Опус молодого питерского историка Максима Жиха «Бегство из русских» как социокультурный феномен. Псевдо-балты, псевдо-меряне и все-все-все, в котором он назвал меря славянским племенем, удивляет сколь отсутствием необходимых для обоснованных выводов знаний по теме, столь и той лёгкостью, с которой автор, считающий себя серьёзным историком, развешивает на оппонентов ярлыки. Надавав «оплеух» и власти, и либералам, и патриотам, этот «всезнайка» с особой беспощадностью почему-то накидывается на любителей истории родного края, по крупицам собирающих свидетельства былого.

И выдаёт что-то вроде: «Не преподавали нам такого в ВУЗе – значит этого и нет! А мерянисты эти все – смурные дилетанты. От реальности бегут. И других уводят. Дезинтеграторы. Прохвосты. Супостаты!»…

Что тут скажешь? Ербез не сенжит.

Нет смысла разбирать все «перлы», характеризующие уровень его познаний о истории центральных российских земель. Чего стоит, скажем, фраза: «экономика и быт финно-угорских этносов … были весьма примитивными, соответственно, численность населения весьма небольшой». Потому-то, мол, они были «обречены на быструю ассимиляцию».

Где ссылки на примитивность финно-угорской Дьяковской культуры с её городищами, кузнечно-ювелирным делом, скотоводством, включая коневодство, доведённой до совершенства культурой рыболовства, к слову стоявшей на такой же ступени развития, что и соседние индо-европейские народы?! И чего ради этих «примитивных» князю Олегу было брать в походы на Киев и Константинополь? Вот уж нет! На такое дело только самых лучших берут – умелых и стойких воинов.

Для Максима меря исчезает «уже в домонгольское время». Но как быть с рядом «Мерьских» станов и волостей Верхневолжья XV-XVII вв.?! На Верхневолжье тогда существовали: Мерецкий стан возле Кашина и Мерский стан возле Костромы. В литературе встречаются так же указания о существовании Мерских станов возле Переяславля, Ростова и на Унже. Допустим, в XVII в. они уже были атавизмом. Но в XV в. эти административные единицы были только образованы, следовательно – их наименования отражали некоторые этнические реалии того времени.

В Кинешемском уезде известна Мериновская волость. Кроме того, названия центров ряда станов и волостей этого региона имеют мерянское звучание: Шачебол, Иледам, Кулига и Шухомаш в Костромском уезде, Пезобол, Шебал, Илеш и Волеш в Галицком уезде, Арбуж, Патрабол, Шелшедам и Шигорош в Пошехонском уезде.1

Конечно, можно предположить, что все эти селения основаны ещё в «домонгольское время». Но возможно ли, что бы их обитатели тут же и забыли свой язык?! Вряд ли. И что гадать! Есть ведь источник. В житии прп.Авраамия Галицкого, подвизавшегося в Галиче Мерьском в XIV веке, прямо упоминается меря, обитавшие тогда в окрестностях города: «живуще человеци по дубравам некрещении, наричеми меря».2

То, что Мерские станы так названы были по этническому признаку, подтверждается данными топонимии. Территория костромского Мерского стана концентрирует в себе десяток мерянских названий селений: Шунга, Тепра, Яхробол, Ученжа, Цицерма и т.п. Ещё столько же несут в себе заметные диалектные финно-угорские особенности: Саметь, Аганино, Колебино, Веретево, Макеево и т.п. Только несколько названий здесь вполне обычны для современного русского уха.
Такой расклад отражает этническую историю местности. Наиболее старинные селения здесь основывали ещё не утратившие свой язык меря. Затем, вероятно с конца XV до сер. XVI века, здесь произошёл переход на русскую речь, но с образованием специфических диалектных особенностей. И только веку к девятнадцатому местный «закостромный» диалект был размыт собственно костромским говором.

Данные археологии так же подтверждают сохранение здесь мерянского населения в «домонгольское» время. В районе Костромы и вокруг неё к северу, югу и востоку известно множество курганных могильников, содержащих в своём инвентаре как славянские, так и во множестве мерянские этно-культурные маркеры.3 Мерянских топонимов в этом районе относительно немного. К западу от реки Костромы, курганов не было. А мерянская топонимия весьма представительна.

Столь же мощный пласт мерянских названий селений обнаруживается под Ростовом: Пужбол, Шурскол, Дебол, Ишня, Сулость и т.п. Здесь Мерского стана по какой-то причине не образовалось. Можно предположить, что жители этого мерянского этнического «острова» перешли на русскую речь несколько раньше костромских сородичей – приблизительно в период с конца XIV до сер. XV века, т.е. до формирования станово-волостной административной системы Московского государства.

Да, славяне взяли  религией и языком. Но не сразу и не везде. Процесс был постепенным и растянулся на века. Наиболее крупные группы славян поселились в р-не Ярославля и Ростова в X-XI вв. С мерянами они породнились. Некоторая часть ростовских мерян к началу XII -го века, когда последний раз упоминается «Чудской конец» в Ростове, (после двух восстаний XI века) предпочла уйти в направлении Костромы и Кинешмы.

В районе Костромы славяне появились в XI веке. Однако, эта земля вошла в состав Владимиро-Суздальского княжества только в 1160-х-80-х гг., в период первых походов на Булгарию.4 Т.е. здесь длительное время развивалась общность славян, не подконтрольная княжеской власти, окружённая местным мерянским населением и, судя по данным Е.А. Рябинина, активно вступающая с ним в родственные связи. На чём могли здесь сойтись два этноса? Очевидно, на неприятии «русского крещения».
Об истории присоединения Галицко-Мерянской земли к Владимиро-Суздальскому княжеству летописи умалчивают. Вероятно, оно произошло накануне Батыева нашествия. Возраст валов галицкого Балчуга покуда не ясен. Однако, бросается в глаза, что устройство балчугского городища (два вала – с «напольной» и с «луговой» стороны) типологически близко устройству Сарского городища, а так же некоторых других, соотносимых с мерянской градостроительной традицией.

Тем самым, к окончанию «домонгольского времени» меря на Верхневолжье не «исчезла» как этнос. Она жила теперь включая славянские анклавы образованные новыми городскими центрами. Часть мерян, живущих в городах действительно довольно быстро обрусела. Впрочем, эта часть мери привнесла в древнерусскую культуру мощный заряд собственной этничности.5

Процесс вхождения представителей меря в среду славян начался ещё в IX веке. Прежде всего это были умелые воины, вступавшие на службу русским князьям, и мерянская знать. Постепенно мерянская знать обрусела, влившись в состав «русского» ростовского и суздальского боярства.

Наряду с мерей значительную роль при дворах русских князей играли представители финно-угорской народности водь, называвшейся так же «чудь». Впрочем, «чудью» часто называли и мерю. «Чудское» имя Улеб («высочайший») носили в конце XI – начале XII вв. киевский тысяцкий и новгородский посадник.6

Поток переселений воинов-мерян, а так же води, к Новгороду, Смоленску, Чернигову и Киеву прослеживается археологически. Прежде всего, речь о погребениях в курганах славянского типа с типично финно-угорской ориентировкой север-юг, а так же о находках некоторых типов браслетообразных височных колец, наиболее характерных для мери и води.7

Да-да, ссылку даю на того самого достопочтенного Валентина Васильевича Седова, на поздние труды которого столь яро ссылается Максим Жих. Когда-то В.В. был до педантичности академичен и выдавал на публику всё, что накопал. Но потом, под влиянием конъюнктуры и собственных славистских предпочтений, стал всё более обобщать в «славянском» духе и перестал обращать внимание на финно-угорские «мелочи».

Тем не менее, он подавал свои идеи с осторожностью. Мол, до Оки со своей «провинциально-римской» материальной культурой добрались некие «центральноевропейцы». О том, что это могли быть славяне, у Седова лишь намёк. Мол, кроме общеизвестных северного и южного восточнославянских лингвистических центров вырисовывается ещё и третий – вроде как на Верхней Волге.

Для подкрепления этого предположения он указывает на бытование на Верхней Волге особого типа височных колец, якобы «славянского». Однако, это обстоятельство может трактоваться двояко. Меря вообще любила украшения, ювелирное дело у них было весьма развито. Встречается больше десятка только основных характерных для мери типов височных колец. Заимствовали, видоизменяли, придумывали своё. Потому, указанный Седовым тип – скорее всего модификация на мерянской этнической почве. Так что о том, что меря могли быть смешанной славяно-финской народностью – у Седова лишь предположение. Нынешние же слависты принимают эти мысли как истину, не требующую доказательств. Это прискорбно.

При ближайшем знакомстве с темой становится ясно, что «центральноевропейцы» у Седова – это скорее балты. Или «балто-славяне» в бытовавшей в то время терминологии. И что их до средней Оки дошло не так-то много. Не смогли бы они сильно изменить этнический облик региона. Культурно повлияли, – не более.

Автор «Бегства…»  заявляет, что «антропология, … популяционная генетика … и лингвистика … ставят в вопросе о том, сыграли ли финны какую-либо серьёзную роль в формировании великороссов жирную точку». Уф… Жуть! Во-первых: какие такие финны? В нашем случае нужно говорить «волжские финны», а лучше «финно-угры». Потом, визави, хоть вчитывался в то, что написано в тех двух книжках, на которые ссылался по этим трём(!) дисциплинам? 15% генетического расхождения между Москвой и Костромой – это совсем ничего?!8

Генетические выборки по гаплотипам мужской Y-хромосомы свидетельствуют о наличии на Верхневолжье «финской» гаплогруппы N1c1в диапазоне от 10-15% под Москвой до 25-30 % под Костромой. Казалось бы, не столь значительно. Но доля «славянской» гаплогруппы R1a1 понижается здесь от 45-50% под Москвой до 30-35% в Костромской области. Стоит при этом учесть, что примесь R1a1у мери всё же была, полученная за счет ассимиляции их предками дьяковцами балтов фатьяновцев. В прочем как и у других финно-угров (R1a1 — 22% у марийцев, 45% у мордвы, 35 — 40% у карел и вепсов). Допустим, 5% носителей R1a1 Верхневолжья имеют мерянское происхождение. Тем самым, соотношение между потомками мери и славян (по мужской линии) здесь можно наметить как 15:45 (1:3) под Москвой и 30:30 (1:1) и непосредственно под Костромой. В других районах Костромской области можно предположить значительное преобладание потомков меря по мужской линии.

Доля потомков мери по женской линии без сомнения выше, чем по мужской. Свидетельством тому – значительная доля этнически мерянских женских захоронений в «славянских» могильниках Верхневолжья. Потому общая картина генетического наследия региона складывается с преобладанием «мерянской крови» во всей Костромской области и в половине районов Ярославской и Ивановской областей. Ближе к Москове эта доля менее половины. Тем не менее, финно-угорские черты в большей или меньшей степени проявляются в облике около 80% населения Верхневолжья.

Из антропологии известно, что вся северная часть Европейской России населена русскими в основном восточно-балтского антропотипа, являющимся переходной формацией между западными балтидами и лапонидами. Обычный для финно-угров Севера и Центра России тип. В разных регионах среди массы восточно-балтидов с разной частотой встречаются нордиды, западно-балтиды, лапониды и понтиды. Вот так всё непросто. Тут с каждой областью нужно разбираться. С каждым районом. Знакомство с вопросом начать можно с трудов Зографа и Чепурковского. Или, хотя бы, пробежаться по фотогалереям в Одноклассниках. Сразу станет понятно: типажи меняются от района к району, от села к селу. Тема сложная и увлекательная. И незачем её подменять «композитным портретом по имперски усреднённого русского»!

С лингвистикой  Жих тоже загнул. Ему не известны ни старинные поволжские арго, ни блатная феня?! Мерянские слова получили в них широкое распространение! И в русских диалектах Ярославской, Костромской, Ивановской областей их немало. Есть они и в «литературном» русском.
«Лямка». «Лямой». «Слямзить». «Пацан». Только не скажите, что из одесского жаргона – другие звуки в слове, и образовано иначе! «Накалякал». «Покалякаем». «У них всё на вась-вась». «Тютя». «Кулёма». «Кока». «Кукуй». «Писяк». «Чучундра». «Шишига». Отсюда – жаргонное «шишка» в смысле «начальник». И как без этих слов русскому простому человеку?!

Про заволжские диалекты и профессиональные жаргоны и говорить много не стоит – мерянская лексика там на почётном месте, самые значимые понятия за ней. «Галивон елман» в Галиче дожил до начала XX века. «Жгон» на Унже и Нее – до конца 20-го века. «Ербез». «Парнече». «Кубасиха». «Осырка». «Шохра». Всё понятно? Это обиходные слова наших родных мест. Для нас они – чарующие звуки. Благословенье предков. Тепло родного дома.

«Конструирование прошлого» – это не про нас. Это пошло. Весь мир «реконструирует», то бишь возрождает: валлийский в Англии, сиу в США, прусский в Калининграде и Польше, саами в Норвегии. Те, у кого хоть бабка была в каком-то из этих «загнанных» народов. А мы что ж? А мы просто  не забываем говор наших бабушек!

Про нас – уважение к своим предкам. Трепетное отношение к слову, вещи, к любой мелочи, способной объяснить реальную картину прошлого – это тоже о нас.

Мы занимаемся не «конструированием прошлого», как слависты, а «конструированием будущего». Это мы называем  этнофутуризмом. Этнофутризм — это пробивающиеся ростки живого прошлого на фоне наступающего забвения. Да нет, не в «прошлом» даже дело. А в лучшем, что было там. И что теперь есть в нас. И будет завтра.